Свечение беседы

Среди очерков, отразивших краковские впечатление, выделяется «Свечение беседы» Ю. Куранова. Тонкий ценитель природы, он прекрасно передает поэтичность польской осени, возникающую не только от ощущения природы, но и от общения с людьми. Очерк построен по принципу — сюжет в сюжете: знакомство автора с Краковом развивается на фоне его воспоминаний о встречах с К. Паустовским, много значившим для него, «более всего похожего именно на писателя» (с. 242). Таинственное очарование Кракова автор пытается распознать, обращаясь к волшебному смыслу рассказов Паустовского «Ручьи, где плещется форель» и «Соранг». Куранов описывает, как в прогулках по Кракову теплым осенним днем его постоянно сопровождали то парящие в воздухе, то оседавшие на волосах и одежде, то вдруг с порывами ветра взмывавшие ввысь листики с деревьев, а когда он общался с людьми, словно бы зажигалась «бесшумная свеча» и становилось тепло и светло, — как при встречах с Паустовским. В уютном кафе «Коссакувка», что в доме потомков художников Юлиуша и Войцеха Коссаков, Куранов повстречал его владелицу. Это была «приветливая молодая женщина», здесь же был ее «очаровательный», «светловолосый», «красивый», «миловидный» сынишка. Ребенок «ловил» на полу «солнечных зайчиков» и дарил их русскому писателю, и «рука мальчика была теплой и ласковой». У переводчицы, пришедшей на встречу с Курановым, голос был «низкий, пожилой и веселый… Она из тех пожилых женщин», умение которых «оставаться красивыми… долго сохраняется и вызывает удивительное чувство уважения», «они умеют ценить в себе не только красоту, но и ум» (с. 242). Ощущение какого-то внутреннего свечения этого города не покидало писателя, бесцельно бродившего по нему: «весь город светился оживленностью прохожих, беспечностью молодых, полулегкомысленносгью пожилых» (с. 243). Поздним вечером, «в глубине старого ренессансного двора», слушая в открытом окне, как кто-то играл на фортепиано романсы Глинки и Алябьева, вальсы и мазурки Шопена, писатель ощущал, что его «свеча горела ярко и освещала липу и кем-то посаженный рядом с нею куст папоротника»; вспоминалось русское «холмистое поле ржи», над которым «бился в синем небе жаворонок» (с. 246). А потом в памяти всплыла вера героев рассказа Паустовского — моряков в «чарующий» ветер-соранг, который будто бы дует раз в тысячу лет, и тогда, цитирует Куранов Паустовского, «сами по себе начинают звонить колокола сельских церквей, голубая заря поднимается к зениту и сквозь снега пробиваются цветы, похожие на подснежники». И автор очерка уверовал в то, что «этой ночью в Кракове был соранг».