Европейская история

Эти выводы, очевидно, нельзя считать голословными, поскольку современные историки ставят вопрос: если бы ход европейской истории не позволил полякам получить независимость, не были ли бы аннексированные территории в конце концов интегрированы в организм государсгв-за — хватчиков? Однако творчество Мичиньского свидетельствует и о другом важном процессе: вопрос независимости Польши и ее «духовной истории» был поднят в начале XX века в связи с тем или иным способом решения «российских дилемм». Иначе говоря: решение проблем Польши не связано уже с полной изоляцией от России, а может быть найдено лишь в «общем пространстве» польского и русского. Мичиньский, хорошо знающий российскую проблематику — во время балканской войны он находился в Софии в качестве корреспондента еженедельника «Свят», 1915-1918 гг. провел в Москве и Петрограде, а также в Белоруссии — создает в «Нетоте» и более позднем романе «Ксендз Фауст» (1913) именно такое «общее пространство славянского мира», в котором «национальная индивидуальность» русских и поляков может найти точки ориентации.

Как было уже сказано выше, это связано с определенной переориентацией понимания прошлого, этого непреодолимо тяготеющего над обоими народами наследия, присутствие которого мучительно ощущал герой романа Станислава Бжозовского «Пламя», поляк, русский революционер, Михал Каневский: «Не было спасения от воспоминаний! Они преследовали меня по всем закоулкам сознания и восприятия, как упыри в лунную ночь в опустевшем замке. На все увиденное я стал смотреть умершими глазами. Не было спасения от воспоминаний».

Проблема заключалась в том, чтобы суметь негативное наследие, тяготеющее над обоими народами, превратить в позитивную предпосылку для созидания лучшего будущего. В творчестве Мичиньского этот вопрос воплощается в поиске «новой России», в которой могло бы произойти братание наций и общественных классов. В то время, как в Польше это потребовало бы разрыва с «ограниченной», базирующейся на архаически понимаемом католицизме традицией, в России, возможно, единственным решением была бы ликвидация прошлого и олицетворяющих его людей. «Да, я виновен, — говорит Капитан, один из героев „Князя Потемкина", — справедливость и Россия требуют моего расстрела». Далее, в то же время, в соответствии со специфически русским пониманием «рока», он утверждает: «всюду <…> шла за нами смерть — и последнюю безумную оргию устроила нам на мрачных водах Цусимы.