Князь Потемкине

Парадокс заключается в том, что, по мнению Мичиньского, русская революция может направляться исключительно инстинктом смерти. В «Князе Потемкине» он воплощен в фигуре офицера, Вильгельма Тона, который так обращается к морякам: «Я открою вам тайну бытия: Хождение по высоким горам. В это полуденное время вы все созреете неожиданно, как цветок папоротника. Вы ощутите крылья — и мысли творческие, глубокие. Когда это произойдет — когда вы станете богами — поклянитесь мне, что корабль со всеми вами я смогу взорвать».

Возникает вопрос: не объясняется ли мятеж на «Князе Потемкине» (или может ли он совершиться лишь негативно, как «самоуничтожение») тем, что герои его — русские? Многое указывает на то, что автор драмы дает утвердительный ответ. Предложенные Мичиньским обращения к специфике русской культуры — в том числе, к ритуалам отщепенческой секты хлыстов — свидетельствуют о попытке автора драмы проанализировать «российскую индивидуальность». Скрытые в ее глубине убеждения и комплексы в известной степени парализуют действия героев, так, что они воспринимаются в категориях судьбы, рока, а не сознательных, рациональных решений. Лейтенант Шмидт, предводитель мятежа, наиболее положительная фигура в произведении, определен и как «бедный психопат», и как «благородный Гипербореец», что открывает связанные с восприятием русскости мифологические коннотации. В соответствии с его концепцией, мятеж и разум несовместимы, так как «храня верность разуму — мы тем самым служим Извергу»… возможно, потому, что именно на мнимой рациональности основан строй Империи. (Здесь следует напомнить, что, в соответствии с интерпретацией Жоржа Батайя, выраженной в его книге «Теория религии», отход от Sacrum начался в истории Европы именно с укрепления Римской империи, выдвинувшей формулу рациональности.) Однако обращение к иррациональным сферам личности также не дает ответа. «Непостижимо, как безгранично мрачна и неспособна к действию душа России», — утверждает Шмидт».